Анна Каренина снова выходит на сцену литературных обсуждений — будто бы и не было полутора веков с тех пор, как талантливая дама в мехах решила, что лучший способ поговорить с обществом — это сделать роковой жест на железной дороге. Да, Анна Каренина — это не просто роман Толстого, это почти русский тест на эмоциональную устойчивость: выдержал — можно читать «Жизнь и судьбу», не выдержал — иди перечитывать «Три мушкетёра», пока не окрепнешь.

Когда говоришь «Анна Каренина», в воздухе автоматически вспыхивают слова «трагедия», «Вронский», «поезд» и «как она могла». Хотя давайте честно: могло ли закончиться иначе романтическое приключение в обществе, где даже Левин, главный философ сельхозугодий, нервно ковырялся в бороде, пытаясь понять, что вообще делать с этой жизнью. Левину, правда, повезло — ему досталась идиллия. Анне достался Вронский, а там уже, как говорится, ждите социальных санкций и билет в один конец.

Классика русской литературы умеет ударить по нервам, но Анна Каренина — это её фирменный удар с разворота. Вроде читаешь о любви, семейной драме и попытках быть счастливой в мире, где все вокруг знают, как тебе жить. А потом — бац, поезд, рельсы, и Толстой такой: «Ну, я предупреждал».

И всё же именно Анна Каренина остаётся символом того, как человеческая судьба может застрять между собственным выбором и тем самым обществом, которое у нас вечно с уксусом. Поэтому читаем, обсуждаем, спорим, рискуем нервами — но возвращаемся снова и снова. Потому что если русская литература чему и учит, так это искусству смотреть трагедии в лицо и говорить: «Ну ладно, давай ещё главу».